На перевале
Лето и осень на Крайнем Севере только мелькнут - и нет. А бесконечная для большинства зима иным не кажется длинной. Уже с Нового года среди них слышен не всем понятный шепот: "Куда нынче: в Тауйск, на Ланковую, на Армань? На тракторе или вертолете?.."
Еще трещат морозы, змеей шипит поземка, крутит пурга, но от этих слов избранным слышится далекий клекот пестрой казары и низкий солидный переклич серого гуся. И на душе становится жарко. Думаю, не ошибусь, сказав, что едва ли не каждый третий на Колыме мужчина - охотник. И если учесть, скольких она, охота, поддерживает морально и физически, то ей-богу нужно воспевать эту, идущую от предков, мужественную страсть, а не иронизировать над "бедными одержимыми".
Охоту всё ограничивают во времени, но люди ждут этих десяти дней в течение трехсот пятидесяти безропотно и покорно. И как же бывает горько, когда начальство с ухмылкой преподносит: "Ты, братец, не обижайся, но придется задержаться. Ничего, поедешь на следующей недельке..." Через неделю! Ведь бывает, что день-другой решает все, тут дорог каждый час. А "через недельку", значит, - пропал год...
Разношерстная толпа на лётном поле. Машины, собаки, вещи. Слухи, слухи, но никто ничего толком не знает.
- Смотри, вон закрутили! Это кто же? А мы?
Серо-зеленый вертолет принимает в свое чрево счастливчиков. Дрожит, отрывается и взмывает, берет курс на Ланковую. Один, второй, третий. Они летят. Летят и гуси, не ждут: у них свой график. А группа, что готовилась всю зиму и опрометчиво отказалась от трактора, сиротливо сидит на вещах и к вечеру возвращается в город.
Слов нет, хорошая вещь вертолет: час-два и садится средь кочек таинственной, девственной, недоступной пешеходу тундры. Но порою разумнее от него отказаться, ибо мудра пословица северян: "Самолет хорошо, а собачки лучше". Пусть не собаки - трактор с санями, что ползет медленно, но верно.
Знакомый тракторист лесоучастка забрался почти на самый перевал, до оставленного на последней делянке домике на санях; едва развернулся в глубоком снегу и уехал. Мы остались вдвоем: ветеран-лесоруб Володя Матвейчук и я. Все детальные, кто раньше мечтал о перевале, едва глянув из кузова грузовика, пробивавшегося из Магадана в "ЛЗУ 32/30", на белые вершины, маячившие сквозь тюль весеннего тумана, спасовали, решив пробираться в милую сердцу, годами исхоженную тундру Приставских озер.
Мы любовно убрали свое роскошное для тайги жилье: утепленный домик с прочной дверью, нарами, застекленным окном и печкой. Заготовили дров, натопили из снега пару ведер воды. Распаковали, разложили по местам продукты, поклажу и отправились на разведку.
До перевала оставалось менее километра. Поскрипывая лыжами, мы медленно взбирались на седловину между совсем по-зимнему увешанными снегом лиственницами. Справа и слева высились едва различимые в тумане каменистые пики - постоянная обитель снежных баранов.
Пятьсот-шестьсот метров над уровнем моря - не бог весть какая высота, однако восьмого мая снег здесь лежал более полутора метров. Один опрометчивый шаг без лыж - и хлоп! - хорошо если по плечи, а то скроешься до макушки. Мощный в этих местах, непролазный спутник колымских гор - кедровый стланик еще спал под гигантским белым покрывалом. Новичок не мог бы себе представить, что очень скоро похороненные с осени мохнатые зеленые пружины с пугающим шумом начнут выпрыгивать на поверхность, швыряя к солнцу ослепительные брызги крупчатого снега, что окружающий пейзаж неузнаваемо изменится за один день. Тогда здесь уже не проехать, не пройти...
Под вечер стояла необычайная тишина, только с легким шорохом сыпал на голову и плечи редкий колючий снежок.
- Посмотрим, что там делается. На всякий случай наметим места для скрадков; вдруг кто явится позднее, чтобы разговоров не было, знаешь.
- Ну что ты! Вон снег по горло, кто сюда нынче припрется? Это хорошо отсюда, с лесоучастка набита лесовозная дорога, а с той стороны, брат, с трассы - все двадцать километров целины. Кто рискнет? Нет, вряд ли. С центральной трассы нынче ни одной тропы. Я недавно проезжал, смотрел внимательно: все бело.
- Да-а, и на весну-то не похоже. То ли сейчас в тундре: на кочках проталины, кое-где, может уже, вода. Вот-вот гусь появится. Как бы мы здесь не того... Скажут - два дурака, засмеют. Ладно, посмотрим день-другой, а то еще и успеем перебраться, а?
Мы уже на перевале. Только молодняки лиственницы отгораживают самый гребень.
- Стой, стой! Где-то разговор! Тихо! Точно, где-то впереди слышны голоса.
Только пока нельзя разобрать слов. И вдруг: "гав-гав" - собачий лай. Еще несколько шагов - и не верим глазам: не два, не три, а целая толпа людей, и все с ружьями. Девять человек столпились на белоснежном пологом гребне. Курят, о чем-то толкуют. Возле носится шустрая собачонка. Вот тебе раз!
Подходим. Приветствия хмурые, без рукопожатий. Видно, они еще меньше осчастливлены этой встречей: с нами уже одиннадцать энтузиастов!
В самой ложбинке перевала едва выглядывает из-под снега крытая толем крыша барачка, из трубы вьется голубой дымок. Второй домик метрах в двухстах левее.
Похоже труба торчит прямо из-под снега. Вяло знакомимся. Старший центрального табора - Бибик, левого зимовья - Нестор. Центральные - авиаторы с 47-го километра колымской трассы. Хозяйственным баритоном Бибик вещает:
- Здесь все занято. Нас шестеро, мы занимаем весь перевал от Нестора и вправо тоже. Там уже понаделаны скрадки, завтра подойдут наши товарищи. Так что придется вам идти во-он туда! А где полетит - кто знает?
Он указывает на гору справа, где, мы чувствуем, никто никогда не пролетает. Значит мы, лесники, истинные хозяева этого леса и этой горы, по которой бродим на лыжах уже несколько зим, промерили, застолбими, учли запасы леса, нанесли на план - мы здесь гости. И нам из милости разрешают посидеть во-он на той горке! Хорошо, посмотрим.
Володя угрюмо молчит. У "бибиков", действительно, прокопана в плотном сугробе узкая, но глубокая, до земли траншея. От их занесенного снегом барачка метров на сто в сторону "несторов". Охота открывается сегодня с вечерней зари, а они уже вырыли окоп в два метра глубиной, чтобы закрепить за собой всю ложбину. Сколько же они здесь сидят: три, пять дней, неделю?
Всей группой подходим к их логову, осматриваемся.
- Вот что, товарищи. Когда ваши прибудут - увидим, а пока мы занимаем правую от вас сторону; мешать не будем.
- Ну-ну! Мы сами еще будем там стоять! - молодые кипятятся, как же, их шестеро, и жилье прямо в центре. Однако более рассудительный Бибик ссориться с лесниками не хочет и сбавляет тон:
- Смотрите. Только вообще-то напрасно время потеряете, шли бы лучше в тундру. Тут ведь как: когда пройдут два-три табушка, а когда и ничего, проходят морем, а то и другой дорогой...
Слушая старое, как мир, охотничье вранье, смотрю на закат, на укрытую туманом глубокую долину. Что-то там, в котловине низко маячит над лесом, какая-то колеблющаяся строчка вырисовывается все Яснее, мешает слушать и сосредоточиться. Да это же они! Пепельно-серые гуменники, как эскадрилья бомбардировщиков, с трудом набирают высоту и развернутой цепочкой уже четко проектируются над вершинами заиндевелых лиственниц. Но никто, кроме меня, их еще не видит.
- Гуси! - я прыгаю и сажусь за кустик. Спор как отрезало, все прячутся кто куда. Двести, сто пятьдесят, уже сто метров отделяют" стаю от нас. Еще несколько секунд и... Но для этих, самых ответственных секунд, у молодых не хватает главного - выдержки: трах, тах, тарарах! Как заразителен для многих первый, даже совсем безрассудный выстрел! Только мы с Володей не стреляли: на сто метров да еще в лоб, "по перу" можно только отпугнуть. Гуменники взмывают, разворачиваются и уходят назад в туманную даль. А палившие сдуру горе-охотники сконфуженно молчат.
- Пойдем, Володя, тут дела не будет. - Мы отходим к первому справа от центра скраду, но не успеваем осмотреться, как слышим взволнованный голос Бибика:
- Прячьтесь, летят!
Прыгаем в неглубокий снежный окопчик, замаскированный воткнутыми в гребень ветками лиственницы, садимся, скорчившись, рядом, тараща глаза в просветы между ограждением. А гуси повалили так, словно где-то прорвало плотину. Бибиковские "табушки" -- да какие! - по тридцать, сорок, а то и до сотни, с интервалами в несколько минут потянули, как по шнуру, и почти все на едва заметную избушку и окоп "бибиков".
Весной вдоль побережья Охотского моря у перелетного гуся несколько дорог: над морем и по долинам рек Тауя, Армани, Олы, Ямы. Так что арманский гусь, повернув по притоку Хасын, непременно пересекает колымскую автотрассу в районе 40-47-го километров и устремляется на северо-восток, в верховья реки Уптар - к "нашему" перевалу. Но сопки по Хасыну-Уптару много ниже, а потому на подходе к водораздельному хребту стаи с усилием набирают высоту, часто едва преодолевая вершины невысоких северных лиственниц. И вот, заметив такую приближающуюся стаю, все шестеро наших соседей мчались по траншее ей навстречу. Но в волнении толкались, сбивались в кучу, мешали друг другу, спешили и непростительно мазали. Новички, а их большинство, сбивали с руки бывалых. Ведь это только кажется, что гусь тянет тихо. В пределе досягаемости он находится считанные секунды. Прикинуть расстояние, скорость полета - по ветру или против, чтобы сделать правильный вынос, да еще не забыть о мушке - все это имеет решающее значение.
В первые дни перелета валил, как на подбор, гуменник. Скорчившись в своем окопе и бурно от волнения дыша, мы проклинаем, потом молим стаю: "Ну, давай чуть левее, давай, ну, ну..." Но серые птицы уже в профиль, обнажая при каждом взмахе светлые подкрылья и вытянув длинные шеи с мощными головами, неотвратимо надвигаются на сгрудившуюся в траншее группу. Ой, сейчас повалятся... Но - трах, тех, татарах! Tax, тах! Мы успеваем насчитать более десяти выстрелов, но падает один гуменник, редко два, а чаще ни одного.
Володя не выдерживает. Небольшого роста, шустрый, злой на язык, скалит прокуренные крупные зубы на бронзовом от зимнего загара лице.
- Эй вы, стрелки! Пустите к себе с половины! Сохраните патроны и с гусями домой поедете, мазилы...
Мы удовлетворенно хихикаем, в ответ хмурое молчание.
В следующий момент из разбившегося веером табуна несколько гусей поворачивают к нам. Делаем первые выстрелы и крупный гуменник тяжело шлепается на твердый сугроб совсем рядом: счет открыт!
Стало темнеть, стаи начали отклоняться то вправо, то влево. Вот упал у Нестора, потом снова у нас. Володина тулка мало отставала от моего браунинга. Пока я бегал за подранком, он сделал отличный дуплет.
В глубоких сумерках (в мае на Колыме полной ночи почти нет) мы тащили в домик, перекинув через плечо, две увесистых связки пушистых, волнующе пахнувших далекими неведомыми болотами длинношеих гуменников.
На заре лёта не было, но басням про "два-три табушка" мы теперь цену знали.
Конечно, "товарищи", для которых якобы приготовлены занятые нами скрадки, не показывались. Но охотничье пополнение прибыло. Согнувшись под тяжестью котомок, явились два "старика". Один действительно пожилой, другой с темной бородкой, средних лет. Но поскольку первым шагал обросший щетиной, к ним сразу приклеилась кличка "старики". Теперь были "бибики", "несторы", "лесники" и "старики". Последние встали левее Нестора, по-хозяйски поставили в леске палатку; из трубы скоро повалил дым: бывалый охотник ранней весной без печки не ходит.
Под вечер замаячили еще три сгорбленные фигуры. Эти разбили палатку правее, под горкой, на которую нас направлял Бибик.
С утра снова упал туман, появились тучи, опять "ворота закрыты", лёта нет. Пошли проведать новых соседей и застали их в плачевном положении. В отличие от опытных стариков, проделавших путь ночью по заморозку, эти двинулись с трассы утром. Снег вскоре начал подтаивать, садиться, лыжи зарывались. А ведь груз на плечах. Шли весь световой день, часов восемнадцать, и так умотались, что перед последним крутым подъемом бросили часть вещей, в том числе и печку. Добрались мокрые и едва живые. Дремали, сидя, тоже на мокром. Костер не разгорался, посинели, уже и не рады ни перевалу, ни охоте...
Представились: все трое из управления Магаданской метеослужбы. Они едва ворочали языками, вид - краше в гроб кладут.
Мы с Володей переглянулись: жаль мужиков, пропадают. Давай, пригласим в свой теплый домик, там места всем хватит. Люди смотрели на нас, как на архангелов-освободителей.
Помогли перетащить их скарб, растопили печку. Горемыки не знали как благодарить. Глотнули горячего чаю, повалились на нары и проспали до вечера. Мы снова ушли к своим скрадкам, а когда вернулись, выяснилось, что старшему метеорологу сегодня исполнилось пятьдесят лет и для этого события у него припасен коньяк. Отварили гусиные пупки и дружно отметили юбилей.
После затишья гусь пошел снова и опять в основном через центр. Однако некоторые отбивались в сторону, перепадало и нам. Я сделал удачный дуплет и едва притащил гуменников в скрадок, как услышал поскрипывание лыж и заметил высокую фигуру седого "старика". Он приблизился, заглянул ко мне.
- А ну, покажи из какого ружья ты их валишь? Больно здорово получается: как плеткой! Да, вещь, - он любовно погладил мой автомат.
Потолковали, и я предложил ему занять свободный скрадок между мной и вчерашним юбиляром. Он отошел, снял лыжи, влез в выкопанную в снегу ямку, добавил маскировочных веток. Метрах в семидесяти от него, из следующего в линии скрадка выглядывал багровый от весеннего загара нос, сверкали под шапкой темные очки старшего метеоролога. Никто нигде не стрелял, образовалась длительная пауза.
Я посмотрел вокруг и вдруг заметил четырех гусей, тянувших в просвет между моими соседями. Повернулся в их сторону и сказал приглушенно, но чтобы им было слышно:
- Карауль, гуси...
Оба их заметили и, повозившись, затихли.
- Га-а-а-ак! Бах-бах! - метеорологи сделали по дуплету. Кто стрелял последним - не знаю, но со стороны было отчетливо видно, как после четвертого выстрела последний гусь вдруг стал на крыло и отвесно рухнул между скрадками, немного миновав линии стрелков. Упал, пробил своей тяжестью корку наста и целиком ушел под снег. На поверхности едва заметно торчал только кончик махового пера.
- Я! Мой! - завопили оба метеоролога в один голос. И как, увы, часто бывает затеяли спор: каждый доказывал, что гусь его.
- Мой!
- Нет мой, я же видел, как с моего выстрела...
Наконец оба вскочили на ноги и, забыв о лыжах, одновременно кинулись к одиноко торчавшему из снега серому перу. Но, едва сделав по шагу, сразу утонули по плечи в сыром снегу и отчаянно забарахтались. Первым, вспомнив о лыжах, повернул назад старик. Видя, что может проиграть, другой повернул тоже. Однако первый, второпях, никак не попадая ногами в крепления и боясь промешкать, вдруг ринулся с одной палкой в руке, рассчитывая, вероятно, на свои длинные ноги. Встревоженный неожиданным маневром коварного соперника, второй, успев уже потерять шапку, немедленно последовал его примеру, лихо, с размаху прыгнув подальше. На этот раз оба застряли еще основательнее.
Превозмогая душивший смех, я кричал:
- Бросьте купаться, наденьте как следует лыжи, не будьте детьми! Разберемся, чей гусь!
Бесполезно. Они ничего не слышали и не видели, кроме друг друга. А в это время птица медленно выбиралась из глубокого колодца. И пока охотники барахтались в снегу, путаясь в переплетенных под снегом ветках стланика, гусь постепенно вылез совсем и уселся на кромке снега. Покрутил головой и отчетливо произнес: "Гак!"
Я понял, что дело принимает рискованный оборот и, решив выручить строптивых товарищей, стал натягивать лыжи сам. Однако соперники наконец опомнились, выпутались из густой каши стланика со снегом и уже налаживали свои скороходы. Я крикнул:
- Торопитесь, он может улететь!
Стало ясно, что гуменник просто контужен и уже пришел в себя. Но метеорологи уже на лыжах катили с двух сторон к неподеленному трофею с ружьями в руках. И в этот момент, еще раз резко крутнув шеей и издав победоносное "гa-ак", матерый гуменник поднялся на крыло! Однако охотники были уже в пятнадцати шагах от цели, и я считал, что уйти у гуся шансов нет. В самом деле они одновременно затормозили, вскинулись, но я ясно расслышал: чак, чак, чак! Ни, одного выстрела не последовало. Неужели четыре осечки? Нет, оказалось - оба в азарте забыли перезарядить свои ружья...
Гуменник, набирая высоту, еще раз торжественно гакнул на прощание и скрылся среди заснеженных лиственниц.
Теперь, уже не в силах сдержаться, я хохотал от души, а взрослые мальчишки, которым вместе давно перевалило за сто лет, сконфуженные, понуро расходились по своим скрадкам.
В. Янковский
"Охота и охотничье хозяйство № 4 - 1987 г."
): приятного чтения! С уважением
