Настоятельно советую прочитать всем искателям "идеального" ружья!
Идеальное ружьё Охотовед, Д.К.Соловьев,
Идеальное ружьё - Зауэр
Этот рассказ появился в журнале "Охота для всех" через семь месяцев после Октябрьского переворота. Именно этот журнал стал первым охотничьим изданием молодого рабоче-крестьянского государства. Потом было много советских охотничьих журналов и газет: "Охотник" (1924-1937), "Уральский Охотник" (1924-1933), "Боец-охотник" (1930-1941), "Охотник Алтая" (1923-1925), "Охота и Природа" (1927-1931), "Охотник и пушник Сибири" (1925-1928), "Охотничья газета" (1927-1933) и ещё десятков семь различных периодических изданий. Но значение самого первого из них - журнала "Охота для всех" - трудно переоценить. Он как бы передавал символическую эстафету от "высокорожденных" сабанеевских "Природы и Охоты" (1878-1912) и "Охотничьей Газеты" (1888-1912), "Охотничьего Вестника" (1901-1918), "Нашей Охоты" (1907-1917) советским изданиям. В этом отношении рассказ председателя Петроградского Союза охотников В.П. Валентинова не столько даже символичен, сколько поучителен. Но главное, на наш взгляд, весьма актуален и теперь. Надеемся, что он доставит вам истинное наслаждение. Рассказ публикуется в сокращении.
Много лет тому назад я был приглашён если не на великосветскую, то во всяком случае, на очень бомондистую облавную охоту, которая продолжалась три дня. Поездка в отдельном вагоне, шикарно обставленный охотничий дом, ковры, отдельные спальни, повар, прислуга обоего пола, винный погреб, а также английский и французский говор произвели на меня, как на охотника, привыкшего к более примитивной деревенской обстановке и далеко не французскому языку, почти ошеломляющее впечатление, и я, признаться, чувствовал себя не совсем свободно среди этой охотничьей аристократии. В первый же день охоты, во время обеденного привала, который был устроен на живописной лужайке, окаймлённой высокими и густыми елями, участники облавы расположились группой на разостланных коврах и, как водится между охотниками, стали хвастать друг перед другом своими ружьями. Назывались имена знаменитых мастеров, колоссальные цифры стоимости и необычные, почти волшебные, свойства каждого отдельного экземпляра.
Седовласый князь К., считавшийся большим знатоком охотничьего оружия, внимательно осматривал каждое ружьё и высказывал своё компетентное мнение о его достоинствах и недостатках; причём о недостатках ружья, в весьма деликатной и шутливой форме, он упоминал на французском, о достоинствах на русском языке. Чувствуя, что очередь дойдёт до меня и что моё плебейское ружьё Зауэра, ценою в 125 рублей, попало в совершенно неподходящую компанию всяких Голланд-Голландов, Ланкастеров, Лебо и других высокорожденных, я приготовился незаметным образом улизнуть в ближайшие кустики, чтобы не поставить в неловкое положение и себя, и моё ружьецо, но в тот же момент был остановлен вопросом князя, обращенным ко мне. –
А ваше ружьё, молодой человек? - Не стоит внимания, князь: у меня самое простенькое ружьё Зауэра. - А-а-а!.. Лёгкая ирония скользнула в его снисходительной улыбке, и он, не удостоив даже взглядом мою дешёвую палилку, перешёл к соседу, в руках которого был великолепный экземпляр старого Скотта. Это пренебрежительное "А-а-а!" заставило меня в тот момент покраснеть до корней волос, а впоследствии принесло мне и моей семье немало величайших страданий и забот. Когда после привала возобновилась охота, я, стоявший на номере между двумя такими шедеврами, как Голланд и Пёрде, окончательно потерял самообладание, автоматически переходил с загона на загон и, ничего не видя и ничем не интересуясь, проклинал только тот день и час, когда меня угораздило купить такую, извините, дрянь, как моё ружьё Зауэра.
Княжеское "А-а-а!" продолжало меня преследовать и угнетать; я нервничал, пуделял даже по сидевшим зайцам и бегущим фазанам и к концу облавы до того развинтился, что, сославшись на внезапное недомогание, укатил с первым поездом домой. Ночь, которую я провёл дома после этой шикарной облавы, была ночью ужасов и кошмарных сновидений. Проклятые Лебо, Ланкастеры, Голланды и Пёрде носились вокруг меня в диком хороводе, хохоча и издеваясь над моим несчастным Зауэром, лившим горькие слёзы из обоих получоков.
Я протестовал, я защищал моего старого друга, я доказывал, что Зауэр бьёт не хуже всякого Скотта и Мортимера, но в ответ слышалось звонкое и отчётливое щёлканье затворов знаменитых мастеров, в глазах мелькали тысячи английских фунтов, какие-то испытательные мишени, листы, тучи стреляных гильз и горы битой дичи. Я вскакивал с постели, снова ложился, накрывал голову тремя подушками и ватным одеялом, но и сквозь эту толщу пуха и ваты я ясно слышал княжеское "А-а-а!" Я натёр виски одеколоном, выпил восемь графинов холодной воды и три пузырька валериановых капель, но ничто не приносило мне покоя. Едва я ложился и закрывал глаза, передо мною снова появлялся князь, с ног до головы увешанный ружьями знаменитых мастеров, и с сатанинской улыбкой приговаривал: "Вот это ружья!.. Вот это шедевры!.. Ну, что такое Зауэр?.. Дрянь!.. Обыкновенная рыночная дрянь!.. То ли дело Джеймс Пёрде!.. Голланд-Голланд!.." Не будучи в состоянии выдержать дальше этой ужасной пытки, я вскочил, как угорелый, с кровати, схватил своего Зауэра и с остервенением бросил его в кладовую, на бочонок с солёными огурцами и морошкой.
Для меня стало ясным, как день, что продолжать охотиться с этим немецким пасынком, которого князь не удостоил даже взглядом, недопустимо, позорно и недостойно такого охотника, как я. С этого момента и началась моя трагедия, трагедия охотника, желавшего иметь идеальное ружьё. Ежедневно я проводил по два и по три часа в тире, пристреливая всякую титулованную труху, которую мне рекомендовали добрые друзья и приказчики оружейных магазинов. Моё правое плечо превратилось в отбивную котлету, а щека раздулась до величины приличной чарджоуской дыни, но это не могло остановить моего рвения. На ночь я ставил компресс, а поутру снова отправлялся в тир и с нетерпением и упрямством, которому мог позавидовать любой осёл, продолжал расстреливать сотни патронов и подсчитывать сотни тысяч дырочек в пристрелочных листах.
Так продолжалось несколько месяцев. За это время я успел купить, меняя и доплачивая каждый раз от пятидесяти до ста рублей, около восемнадцати ружей знаменитых мастеров. Но, как только я останавливался на каком-нибудь выдающемся шедевре и выезжал с ним на охоту, - все мои надежды разбивались, я бессовестно пуделял и возвращался домой "попом". После каждой такой поездки я стремглав летел в магазин, снова менял ружьё, снова доплачивал и снова подставлял в тире свою "чарджоускую дыню" под удары полированного ореха.
Жена, видя мои адские муки и неудачи, тайно служила молебны о ниспослании мне исцеления и явно подсылала приятелей, которые советовали мне уехать месяца на два в санаторию, на Кавказ или в Крым,
но я отлично понимал их хитрость и не позволял провести себя на мякине.
Санатория санаторией, думал я, а ружьё ружьём. Вам не хочется, чтобы у меня было идеальное ружьё? Дудки!
Я добьюсь своего, во что бы то ни стало. Тогда, князь, мы ещё поговорим с вами... По-французски-с! Я снова доплачивал, пристреливал - и снова бекасы, по которым я давал дуплеты, весело почмакивая, улетали, не получив даже приблизительного представления о высоких качествах моего ружья. Но не было в моей душе места унынию и не было конца добровольно принятым на себя мучениям.
В то время, как жена советовалась с лучшими психиатрами и подсылала ко мне знаменитых гипнотизёров, я снова доплачивал и менял ружья , путаясь уже во всех существующих системах и калибрах. Я отдавал в мастерские действительно чудные ружья, приказывая подгонять их к моим индивидуальным особенностям. Талантливые русские мастера старались: они рассверливали чоки, укорачивали стволы, гнули ложи во всех направлениях и артистически приводили в полную негодность самых лучших Скоттов и Голландов, но это меня не останавливало.
С настойчивостью, достойной лучшего удела, я продолжал поиски идеального ружья. Наконец, после двухнедельной пристрелки я нашёл свой идеал. Это было превосходное ружьё 12 калибра фабрики Лебо, которое обошлось мне, считая, что я переменил за год более пятидесяти ружей, тысяч в девять с небольшим. Я бережно уложил его в футляр, отправился купить закусок и часа через три выехал на охоту. - Опять с новым ружьём, барин? - встретил меня егерь Василий. - Нет, со старым! - злобно ответил я, уязвлённый его мужицкой иронией. - Оно и лучше; старое-то всегда бьёт, как следует. - Ну, иди, брат, иди!.. Я устал и хочу отдохнуть... Только разбудишь меня пораньше. - Бекасы-то стали очень строги; надо выходить затемно. Доброй ночи, барин. Предчувствуя в этот раз удачу, я скоро и безмятежно уснул. В первый раз со дня этой знаменитой аристократической облавы я не видел во сне ни князя, ни издевавшихся надо мною ружей знаменитых мастеров; мне приснилась только моя, измученная и исстрадавшаяся моими страданиями, жена, причём её лицо было озарено необычайно ласковой и светлой улыбкой. Часов около двух ночи Василий разбудил меня. - Скорее вставайте, барин. Приехали ещё Юрий Васильевич. - А где же он? - Ушодши с Кузьмой на охоту, правым берегом пошли. - Ещё туман, ничего ведь не видно. - Пустяки, барин. Юрий Васильевич вот как начнёт сейчас палить. Не желая оказаться профаном перед Юрием Васильевичем, я вскочил, быстро собрал свои пожитки, новое идеальное ружьё и через десять минут был уже с Василием и Милордом на болоте.
Не успели мы пройти и ста шагов, как Милорд поднял двух бекасов. Несмотря на темень и густой туман, я сделал дуплет и оба красавца комками свалились на землю. - Вот видите, барин, старое-то ружьё куда лучше бьёт. - Ладно, ладно, Василий!.. Ты делай своё дело! Я крепко сжимал в руках свой новый клад, и сердце моё наполнялось каким-то священным трепетом. Милорд, поощрённый совершенно неожиданной удачей, преобразился и искал с таким рвением, какого я давно в нём не замечал. Взлетел ещё один бекас и в тот же момент, сражённый моим выстрелом, свалился, описав очень красивую дугу. Василий подал мне птичку, улыбаясь во весь рот. - Вот видите... А вы меняете ружья... Туманище какой, темно, а бекасы валятся... То ли будет ещё, когда рассветёт... Старое ружьё всегда лучше бьёт.
В этот момент с озера поднялась стайка уток. Делаю дуплет, и три молодых чирка падают почти к моим ногам. Милорд прыгает и лижет мне руку. Василий весело подбирает чирков, а я... Что тут говорить?.. В порыве охотничьего экстаза целую и Василия, и Милорда, и моё новое идеальное ружьё. - Говорил я вам, барин, что старое ружьё всегда бьёт лучше. - Да это новое ружьё, Василий, совершенно новое... Но только я пересыпал дробь картофельной мукой. - Картохельной?! - Ну да, а ружьё-то новое. Насилу подобрал... Лебо, брат, настоящий Лебо. Полторы тысячи заплатил. - Полторы?! Ну и ружьё! Этак мы, пожалуй, всех охотников наших за пояс заткнём. - И заткнём, Василий!.. Милорд, вперёд!.. Ищи! Я не делал ни одного промаха и, когда предрассветный туман стал рассеиваться, мой ягдташ был полон дичи.
- Ну и ружьецо!.. Ну и картохель... Дозвольте, барин, полюбоваться. - На!.. Только осторожно, не оброни. Я передах Василию ружьё и, полный какого-то сладкого восторга, стал насвистывать любимую песенку, обнимая, мокрую от утренней росы, шею Милорда. - И шутник же вы, барин. Я и в самом деле думал, что это новое ружьё. - Конечно, новое. - Что вы?!. Нешто я не знаю вашего старого Зауэра? Вот и дырочка на ложе, которую вы прожгли папироской на тетеревином току. Я вырвал из его рук ружьё, взглянул и в тот же миг, как подкошенный, свалился на стожок сена, у которого мы стояли. В моих руках был старый, 125-рублёвый Зауэр.
- Я так и знал, что вы шутите. Куда уж новому ружью так бить. Никогда! Сначала я ничего не мог понять, но через несколько мгновений меня осенило. Я понял загадочную и милую улыбку моей жены, когда она провожала меня на охоту, я понял её наказ - беречь своё новое ружьё, я понял, что она подменила его моим старым Зауэром, и, полный чувства величайшей благодарности за избавление меня от новых мучений, я понял, наконец, что нашёл своё идеальное ружьё. В. Валентинов МастерРужье, №56, ноябрь 2001
Источник:
http://sauer.net.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=14&Itemid=48
